Иммерман Карл Лебрехт - Мюнхгаузен, История В Арабесках
Карл Лебрехт Иммерман
Мюнхгаузен. История в арабесках
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЮНХГАУЗЕН ПОЯВЛЯЕТСЯ НА СЦЕНЕ
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА,
в которой барон фон Мюнхгаузен не только выражает свое отвраще-
ние к пороку лжи, но и доказывает это (*1)
- Что за гнусный порок - ложь! Во-первых, кто заливает через меру,
нередко попадается, а, во-вторых, если человек, усвоив такую привычку,
иной раз и скажет правду, то никто ему не поверит.
Когда мой дед, барон фон Мюнхгаузен-ауф-Боденвердер однажды в жизни
обмолвился истиной и никто не хотел ему верить, то за это поплатилось
жизнью около трехсот человек.
- Каким образом? - воскликнули в один голос старый барон и его дочь.
- Уважаемые друзья и милые хозяева, умерьте ваше удивление, - возразил
гость, поводя, как кролик, вздрагивающими ноздрями и прищуривая глаза,
которые были у него разного цвета. - Все это проще простого! Слушайте
внимательно! Как вы знаете, упомянутый мною дед был, прости господи,
сверхъестественный и ужасающий враль. Кто не помнит двенадцати уток,
пойманных им на кусок сала, его раздвоенного коня, которому даже
половинчатое состояние не помешало произвести потомство, его взбесившейся
шубы, почтовой трубы с замороженными в ней звуками и... ох! ох! ох!..
Голубой глаз внука источал слезы, в то время как карий сверкал гневом
возмущенной добродетели. Он долго не мог продолжать. Наконец старому
барону с дочерью все же удалось его успокоить. Благородный рассказчик
всхлипнул еще несколько раз, а затем продолжал:
- По чести сказать, нехорошо с моей стороны, что я дурно отзываюсь о
своем в бозе почившем предке, но правда выше всего. Этот заядлый лгун
отравил историческую истину на многие столетия и, до известной степени,
сделал последующие поколения рабами того безумья, которое затем
распространилось по всему миру. Да, пользуясь сравнением с одной из его
безвкуснейших басен, скажу: после него в отношении каждого нового пророка
с человечеством случалось то же, что с медведем, которого мой дед заманил
на обмазанное медом дышло и который влизал его в себя целиком. Какую бы
невероятную нелепость ни преподносили людям, они только восклицали:
"Весьма возможно: с Мюнхгаузеном случались и не такие вещи!" Лет
пятьдесят-шестьдесят тому назад они пролизали себя насквозь ледяной
сосулькой просвещенчества, а когда их затем с трудом с нее сняли и
страшная простуда еще корчила им внутренности, пришли французы и протянули
им дерево свободы, помазанное смесью сиропа с коньяком, и безумцы охотно
принялись его влизывать в себя, да так, что вскоре все, терзаясь от боли,
сидели на колючем стволе, и Наполеон мог их тащить за собою без труда.
Ну-с, эти вдохновенные порывы кончились всякими ужасами, и в настоящее
время...
- В настоящее время? - спросил барон с надеждой в голосе.
- В настоящее время, - спокойно продолжал г-н фон Мюнхгаузен, -
вымазывают медом столько всяких дышел, деревьев и сосулек, в том числе и
железнодорожных рельсов, что пока еще нельзя с уверенностью установить,
какая из этих приманок притянет больше людей.
- А слово правды, которым ваш дед убил триста человек? - мягко спросила
фрейлейн Эмеренция.
- Точно так, сударыня, - ответил г-н фон Мюнхгаузен. - Игра аллегориями
и фантазиями вышла из моды и относится к рамлеровским (*2) временам.
"Материя! материя! материя!" - кричит жадный до реальностей мир. Ну, что
же, вот вам и моя материя. Мой дед, Мюнхгаузен, был, несмотря на свой
ужасный порок, на редкость одаренной натурой. Он состоял в сношениях с
Калиостро
